Фильм-сон. Собственно, когда я проснулся утром, я стал думать: а не приснилось ли мне это.

Надо сказать красивый сон получился: нежно-розово-золотистый с вкраплениями голубого и зеленого, наполненный криками чайками и смутным присутствием моря. Много воздуха, того гляди шагнешь с крыши и полетишь, даже руками не взмахнув (а как ещё может быть во сне?).

По такому городу и я не раз гулял во сне: знаете, когда снятся тебе разные места, даже разные пейзажи, а ты всегда знаешь, что это на самом деле один и тот же город, одно и то же место. Знакомые, родные припыленные улочки, брусчатка, прорезаемая, словно ладонь, морщинами блестящих рельсов, трамвайчик, в который можно запрыгнуть на ходу.

Квартирка, окном выходящая на крышу, на которой можно погонять мяч, с которой свободно можно попасть в гости к соседям. Или хотя бы по тонкой доске-жердочке — из окна в окно. И ведь совсем не страшно. Да и чего бояться, когда умеешь летать.

Во сне нет времени. Бывало едешь в автобусе, заснешь, буквально провалишься, опрокинешься в сон, проживешь там день, а стоит очнуться — так и трех минут не прошло. А ведь было же! Вот и тут непонятно, какое время имеется в виду: и лишь необязательное присутствие компьютера на столе у Алексея вроде бы намекает на современность. Вот только верить ли?

Во сне обычное дело, когда ты раздваиваешься: ты и герой, действующее лицо, и наблюдатель, суфлёр. И вроде бы тот, кто герой, говорит что-то, а это «что-то» как раз то, что тот, второй, только подумал… Основная коммуникация в фильме осуществляется далеко не словами. Люди-птицы общаются глазами, и как ни странно, все ведь понятно без слов.

Долгие, чуть ли не минутные сцепления взглядами на расстоянии поцелуя, когда в глазах отражается едва ли не всё мироздание, заставляют поверить, что смысл (СМЫСЛ) вот он — протяни только руку.

Люди. Хочется верить, что в «бодрствующем» мире такие водятся. Антично красивые, легкие, родные, мудрые. Будто ведут они свой род от тех птах, которых святой Франциск обратил в веру Христову. И не нужно им пища земная (сын ведь так и не разу не поел, как впрочем и отец).

Во сне мы часто спим. Ну знаете — сон про сон. Символика двух снов, сына в начале и отца в конце фильма, достаточно прозрачна, но красоты, трепетности, грусти меньше все же не становится.

Не стану говорить про всю эту фрейдистскую вроде бы очевидную подоплеку. У всякого настоящего произведения искусства оказывается неисчислимо больше планов, чем это видно воочию в первый раз. Порой и сам автор не догадывается об их точном числе. Да и кто сказал, в конце концов, что психоаналитическая точка зрения лишена определенной доли изящества.

По-моему, она в большой степени оперирует эстетическими категориями, и поэтому несет в себе хотя бы малую толику видения прекрасного — и закончим на этом.